В лазарете.

- Эй, но тогда пропадает первоначальный смысл, вокруг которого, как правило, и крутятся такие байки: странник не получит ответа на вопрос. Полагаю, этот вариант был создан либо трепетными матронами, либо блудными сынами.
Сам сказав про "блудных сынов", Цаки задал себе вопрос, а хотел ли бы он увидеть отца. Он не знал, жив он или мёртв, где он сейчас, каким он был - последнее наверняка не успела узнать даже его мать. В детстве куница, кажется, мечтал так же, как и другие дети, ходить с отцом на рыбалку и охоту, мастерить поделки. Но сейчас он был уверен в полном отсутствии желания "воссоединиться" с семьёй. Это логично, наверное - как только Цаки повзрослел, необходимость заполнять пробелы в мироощущении отпала сама.
- Здесь есть один гобелен…
Выслушав предупреждение, Цаки хмыкнул про себя. Было бы странно, если бы в таком месте, как аббатство, не было некой сверхъестественной сущности, которой все поклоняются. Не то, чтобы он следовал правилу "Уважай традиции чужого дома", но сейчас был тот случай, когда он не собирался дёргать в далёкие дали на следующий же рассвет и не видел резона вести себя, как беспардонный варвар.
Цаки пожал плечами, улыбнулся, как бы со снисходительным пониманием говоря "ну что поделаешь".
- Ладно, святой гобелен, я запомню. Я почему-то ожидал подобного.
От внимания куницы не укрылись перемены в отношении к нему Ятагана, хотя эмоции тот скрывал довольно умело. Если сначала недоверие и неприязнь быстро трансформировались в интерес и даже некоторую симпатию, то теперь всё плавно двигалось в обратную сторону. Типичная схема, кстати; общаясь с теми, на ком не висел грех убийства, Цаки не раз её наблюдал. Крови с рук не смоешь, но взгляду она является не сразу, медленно вытекая из суждений, фраз, манеры поведения. На этот раз куница не стал сдерживать усмешку и не потрудился её объяснить. Его интерес к собеседнику только возрос - захотелось заставить понять, принять то, чем живёт наёмник. Заставить признать, что сам не святой и разница между грехами только в общественном осуждении.
- Правда... - Цаки тряхнул головой, как-то презрительно улыбнувшись. - Правды никто не видел. Познал правду - считай, познал всего лишь то, во что все верят, а теперь веришь и ты.

Комната, отведённая для Аравель.
- Из Северных земель? – казалось, Элби не очень удивилась; нынче многие приходили с неспокойного севера в поисках мира и защиты. – Наверное, там красиво? Увы, я никогда не покидала Рэдволла, хотя в детстве мечтала о странствиях, свободе и приключениях.
Слова эти не были простым средством поддержать разговор или обыкновенной учтивостью, требовавшей спросить что-то отстраненное, прежде чем перейти к делам. Какой аббатский ребенок не мечтает о странствиях, битвах, легендарных подвигах и славе, подобной славе Мартина? О любви, новых землях и приключениях, наконец?
Однако, в столь юные годы став настоятельницей, молодая белка отреклась от своих мечтаний и всецело посвятила помыслы и время заботам родного аббатства. «Пусть каждый делает того, для чего готовила его жизнь, - однажды сказала она себе. – Меня она усадила в кресло настоятельницы, и я постараюсь быть не хуже тех, что сидели в нем до меня».
О Севере, Южноземье и Саламандастроне ей приходилось только слышать от других, либо же читать в старых летописях. Но даже книги говорили о войнах, голоде, долгой зиме и невзгодах, подстерегающих незадачливых путников в краю вьюг и снегов.
Поэтому, задавая следующий вопрос, она почти наверняка представляла, что именно может услышать:
- Отчего же Вы покинули дом?

Лазарет.
Да, разница только в осуждении. Знахарка напророчит тебе долгие годы жизни, а ты, следуя долгу сознательного горожанина, пойдёшь и сдашь её постовым, как ведьму и колдунью. Ты не придёшь смотреть, как она корчится, объятая пламенем - на это пусть смотрят палачи, представители этой грязной, недостойной профессии. Ты придёшь домой к семье, в свой маленький уютный кружок, и будешь рассказывать жене, как в очередной раз сделал мир лучше. Твой сын, отказавшийся продолжать дело отца, потому что не желал дурить головы другим, ночует в канаве. Тебе казалось, что он найдёт своё призвание, но не преуспеет, и ты будешь смотреть на него с презрением. Тебе казалось, что это ерунда - недосчитывать деньги в казне. Но твоего сына завтра зарежут, чтобы не травил собой воздух и не валялся под ногами. Но дети под мостом уже умерли от голода.
Цаки выворачивало от этого. Цаки любил это, как любил собственное ремесло. 
О, он сотни раз говорил себе, что он делает. В первый раз сказал в юности, когда прежние, детские идеалы и убеждения были ещё живы, и отвращение к себе, не жившему тогда, а выживавшему, терзало душу. Сказал и вырезал в себе, чтобы не сходить с пути. Убить, даже не зная, кому от этого будет выгода, но обязательно имея представление, за что. Смотреть на калейдоскоп пороков, интриг, предательств и обманов. Вбирая в себя этот мир в его самом истинном обличье. Убивать ради денег? Только не на сегодняшний день. Деньги были довеском. Убийство очередной белой овцы, извалявшейся в грязи...
Цаки во всех красках представил, как подаётся вперёд, приближая своё лицо к лицу Ятагана, говорит:
"Это классно. Это круче, чем шестичасовой сексуальный марафон. Хоть и кайфуют от этого только последние ублюдки. Настолько ли ты чист, чтобы утверждать, что ты не ублюдок?"   
Он этого не сделал. Разумеется, не сделал.
- Думаешь, правды не существует вовсе? Абсолютной, первичной, незамутненной? Где-то же должна остаться.
- Нет. - просто ответил куница. - Возможно, её и не было. Если ты, конечно, не считаешь за правду данность.

Отредактировано Kugeraw (2013-06-28 21:01:42)

Лазарет.
Цаки, не переставая улыбаться, откинулся на стену, положив руки под голову. В этой расслабленной позе он смотрел на задумавшегося собеседника, для которого его компания уже не была интересной или приятной, а заставляла пребывать в напряжении; однако, что-то заставляло Ятагана всё так же сидеть перед ним, хотя у него, в отличие от куницы, была возможность покинуть лазарет. И что-то заставляло продолжать разговор о правде, хотя суждения оппонента должны стать ему чужды.
- От данности невозможно отказаться или поменять её - со временем она меняется сама. Семья - это данность, но далеко не каждый чтит семейные устои, как истину в последней инстанции. Срок жизни - данность, но никто не хочет верить в такую "правду" - звери пытаются и будут пытаться открыть секрет бессмертия, превозмочь собственную природу, зайти за установленный предел. Я смею считать правдой то, что открыл или создал сам. То, в чём тысячи раз сомневался, но в итоге смог доказать себе и кому-то ещё. То, что сам проверил трижды и перепроверил снова. Поэтому правды никто не знает. Кому охота рисковать шкурой, чтобы выводить новые теоремы, а потом ещё доказывать их право на существование? То, что признанно, естественно, бесспорно - куда более притягательно. Поэтому тех, кто смеет заявлять, что наш мир - не центр Вселенной, а Солнце не вертится вокруг него - изгои, поправшие данность. Поэтому говорят, что правда у каждого своя. И отчаянно ненавидят, если она отличается от общепринятой.
Куница заметил, что он продолжает смотреть в лицо Ятагану, тогда как тот старательно отводил взгляд. Странное дело - если уж не ушёл, почуяв неладное, не стоит избегать собеседника и тем более себя самого. С другой стороны, и понять землеройку он тоже мог. Сам таким не был никогда - но мог.

Отредактировано Kugeraw (2013-06-28 23:23:45)

В комнате Аравель.
Пост за аббатису.

Маленький эпизод из жизни отца Аравель аббатиса Элби выслушала с вниманием и учтивостью прирожденной слушательницы: она давным-давно взяла за правило не перебивать говорящих и у них всегда складывалось мнение, что юная белка услышала и поняла каждое слово, ничего не пропустила мимо ушей, а рассказ действительно был интересен. Так и было. Особенно в этот раз.
Когда Аравель закончила говорить, настоятельница кивнула, благодаря за историю и откровенность:
- Что ж, Рэдволл еще помнит рассказы о дружбе Мартина Воителя с братом Цармины и Матиаса с котом Джидживером. Поэтому ни у кого из жителей аббатсва нет причин для недоверия или страха, не беспокойтесь, - посмотрев в глаза кошке, она вновь улыбнулась и поднялась со своего места, - Я благодарю Вас за откровенность и искренность. Всегда приятно познакомиться с воспитанной, добросердечной и учтивой молодой странницей, Аравель. Поэтому от имени всех братьев и сестер Рэдволла я буду счастлива предложить Вам кров и хлеб. Увы, нынче настали неспокойные времена, и аббатство более не является оплотом спокойствия и благоденствия. Однако гостеприимство наше по-прежнему достойно легенд и песен. Чувствуйте себя так, будто вернулись домой к своей семье.
Предположив, что вот-вот настанет время завтрака, а гостья едва ли успела побывать в Большом Зале или на кухне, Элби протянула ей руку:
- Не желаете присоединиться к нам за завтраком? Правда сначала мне нужно зайти в лазарет. Не думаю, что это отнимет много времени.

Лазарет.
Выскажи Ятаган вслух свою мысль о том, что добрые рыцари из сказок и героических эпосов, идущие умертвлять врага, по сути, те же наёмные убийцы – Цаки бы хлопнул в ладони со словами «Браво, о мудрейший». Потому что ему удалось на одном примере сформулировать то, что куница пока ещё не успел до него донести. И он бы непременно напомнил, что порой место общественного признания и уважения занимает более прозаические золото, или рука, сердце и, само собой, тело прекрасной девы. А «страшный враг» - нередко самый обычный завоеватель, гордый своей преданностью родине, или невиданный монстр, защищающий свою территорию или своих детей. По иронии, детские сказки – это совершеннейшие примеры двойных стандартов. Так бы и сказал. Правда, если бы после этого позиция «Хищники – это всегда плохо» также была озвучена, он бы вздохнул и понял, что тут ещё работать и работать. Нет, не ему – подобные околорасистские убеждения Ятагана Цаки бы мало побеспокоили. Но что-то подсказывало – долго они не проживут.
Но мысль о героях сказок не прозвучала, и вакантное место примера двойственности мироздания осталось не занято. Таких примеров было навалом в жизни самого Цаки – но сейчас была не та остановка, чтобы начать делиться занятными случаями, приключившимися в странствиях.
- И что же открыла тебе подтвержденная тобой же правда?
- Ты о какой-то конкретной правде по определённому вопросу или о правде жизни в целом? Я-то говорил о первой – второй, как я предположил ранее, не существует. Открыла немало, но если обобщить: пока ты хоть немного думаешь головой и держишь глаза открытыми, ты вряд ли ошибёшься. А чтобы вывести универсальную формулу жизни, едва ли хватит вечности – если судить по тому, что она до сих пор не выведена. Вот и приходится перед каждым новым выбором думать, сомневаться и подтверждать. А если выбор очевиден – тут, скорее всего, какой-то подвох.

Отредактировано Kugeraw (2013-07-07 14:11:09)

Лазарет.
- Да у Вас, сударь, редкий талант, - не очень довольно и не очень тихо, намеренно позволяя собеседнику себя услышать, пробормотал Ятаган, - Вы умеете сказать много, не сказав ничего конкретного. Аплодисменты, зависть, занавес.
Недовольство землеройки объяснялось тем, что на заданный вопрос (звучавший как "Проще простить врагу оскорбление или убить друга за обман ради твоего блага?") Цаки не ответил, тем самым умело обойдя очень острый подводный камень. Это не нравилось и немножко злило: куница лишил его возможности выслушать, кивнуть с умным видом и сделать окончательные выводы о том, что же за создание перед ним сидит. Отношение к Цаки снова колебалось, словно досочка, положенная на слишком узкую опору: куница был либо достаточно умен, чтобы сообразить, что заданный вопрос - "контрольный" и обязательно таит подвох, либо слишком везуч, если не ответил по рассеянности.
- Я говорил о правде в самом широком смысле, но... Впрочем, неважно, ты ответил. Правда - та ещё продажная сударыня: принадлежит и всем, и никому.
Ятаган относился к той группе зверей, которая живёт по своей чести и своей правде, но... но недолго живёт, зачем пытаться утаить правду? Такие привыкают действовать спонтанно, неожиданно, не всегда разумно; не умеют разрабатывать долгую пошаговую стратегию, ибо не имеют терпения и хотят действовать, а не сидеть на месте; в эмоциях и чувствах безудержны, но одно расположение духа быстро сменяется другим - таким же безудержным и затопляющим, как девятый вал; не слишком внимательны и терпеливы, чтобы познать тонкости психологии, но иногда, ударившись обо что-то очень тяжелое головой, бывают рассудительны и подмечают мелкие детали. Но самое скверное: пытаются складывать мнение о любом звере по каким-то одним и тем же критериям. Сделал это – ты плохой, сделал это – хороший, вздумал чередовать хорошее и плохое – плохой, а сделал что-то нейтральное, не белое и не черное – всё, приплыли, запутал.
Пожалуй, при всём недовольстве Ятаган понимал, что не ответив на вопрос прямо, куница оказал ему услугу: наверняка мог одним многозначным ответом, который имеет несколько одинаково ложных трактовок, смутить и разочаровать северянина в его собственных весьма шаблонных убеждениях.
Наверное, именно поэтому дальше разговор не клеился: было видно, что желание поддерживать разговор у Ятагана почти прошло. Он смотрел в окно, периодически посматривая на куницу; частично вернулось былое напряжение.
Цаки больше не считали хорошим. Не был он и плохим. Нейтральное, подвешенное состояние в пространстве, расчерченном на черное и белое; серый – странный цвет, непонятный. От Цаки будут ожидать подвох. Не зная, какой, не зная, когда – будут, ибо есть в кунице что-то чуждое, неправильное и пугающее.
Ну, и вообще он хищник!
…Когда открылась дверь, Ятаган вздрогнул: задумавшись, не услышал шагов. Оглянувшись через плечо, он приветственно кивнул белке и с некоторым промедлением улыбнулся ему. Воин Рэдволла, хвала Сезонам, вряд ли узнал об очередной стычке с Дерном. Значит, можно не бояться выговора или же, что еще хуже, осуждающего молчания.
Но через несколько минут дверь открылась снова и в помещение лазарета вошли две барышни, одну из которых… О да, одну из них Ятаган уже видел прежде. Издали. В Большом Зале или где-то еще, не столь важно. Проворно поднявшись, он поклонился аббатисе Рэдволла, как делал это при встрече с кем-то незнакомым, и отступил, на всякий случай освобождая ей место. Наверное, из всех рэдволльцев только ее персона внушала уважение, граничащее с опаской: в понимании северянина, эта дама была кем-то вроде правителя здешнего края, а короли и владыки – персоны, с которыми говодить доселе не доводилось.
Поймав взгляд Сидэ, северянин беззвучно спросил: «Мне уйти?»
Один Тёмный лес знает, о чем пойдет разговор с пленником, и желанно ли присутствие посторонних.

Лазарет.
Похоже, что такое обилие слушателей серьезно поубавило у Цаки желание говорить - пауза затянулась. Ятаган, в общем-то, мог понять куницу: события, предшествовавшие попаданию в лазарет, никак не могли помочь нежданному гостю завоевать любовь и симпатии рэдволльцев. Тем паче оному гостю необходимо следить за языком, если он не врёт и действительно ничего из произошедшего не помнит.
Нотка приглушенного сочувствия во взгляде, брошенном северянином на Цаки, всё-таки была.Сложно сказать, что может быть одновременно безобиднее о опаснее, чем разговор в такой обстановке: вроде бы вражды к тебе не испытывают, но от симпатии далеки. По сути, это одна из разновидностей равнодушия. Хуже равнодушия окружающих зачастую бывает только смерть, ибо оно - первый к ней шаг.
Трудно сказать, что выбрал бы сам странник, окажись он на месте аббатисы: отпустить опасного зверя обратно в чащу, пойти на убийство или держать в лазарете... сколько? Возможно, судьба пленных в аббатстве отличается от представлявшихся ему вариантов.
В положении Цаки приятного мало: все стоят, ждут ответа, а ты вообще ничего не помнишь. И должен объяснить это так, чтобы тебе поверили. Почти безнадежная затея, наверное...
Поймав взгляд Сидэ, Ятаган негромко, чтобы не помешать Цаки или аббатисе, проговорил:
- Я опроверг слухи о смерти Диля. В чем-то еще нужна будет помощь?
Пожалуй, вопрос задавался не ради ответа. Просто он хотел перевести часть внимания на себя. Может, куница быстрее освоится, если создастся видимость разговора тет-а-тет с аббатисой, а не со всей замершей толпой.
Украдкой северянин посмотрел на кошку, возле которой сейчас стоял. Бр-р-р, ещё одна хищница! То, что сия особа вошла вместе с аббатисой, говорило о том, что она - одна из тех, кого считают друзьями аббатства. Ятаган надеялся, что никто не приметил тень сомнений и неодобрительной враждебности, испытываемой им в разной мере ко всем хищникам.
- Вы здесь недавно? - наконец спросил он у кошки совсем негромко, когда не смог припомнить, видел ли ее прежде. Вроде бы нет.

Лазарет.
На вопрос землеройки, Аравель негромко ответила: "Да, со вчерашнего вечера." Сразу же после этого, кошка услышала просьбу белки. По этой просьбе, сразу стало ясно: надо оставить их наедине. Это была такая учтивая и принудительная просьба. Не став ждать, Аравель кивнула, развернулась к двери и пошла, зная, что остальные сделают тоже самое. "Ладно, начало не плохое." - подумала она про себя.

Лазарет.
Пост за аббатису.

   Просьба Сидэ (по сути, просьбой не являвшаяся) была воспринята аббатисой положительно. Глядя на тощего и будто бы нездорового куницу, она ощущала жалостливое сочувствие, но никак не требуемое при допросе хладнокровие. Долг Рэдволльского Ордена - давать приют и кровь всякому путнику, хворому или здравствующему, вне зависимости от его рода. Зверь, сидящий на постели, был доведен бродячей жизнью как раз до того состояния, когда рэдволльцы просто не имеют права отнестись к нему жестоко и холодно.
   Взгляд аббатисы сразу подмечал как не очень заметную из-за одежды худобу, шрам на щеке (наверняка не единственный), так и менее значительные свидетельства трудной жизни: например, неправильно сросшийся палец. На нём задержала внимание: прикидывала, насколько сильно это увечье мешает зверю сжимать кулак или держать небольшие предметы и, следовательно, придётся ли ломать заново, чтобы кость срослась верно.
   В общем-то, по её мнению куница в любом случае должен остаться в Рэдволле. Если Сидэ решит, что гость не представляет опасности, произошедшее в Лесу – недоразумение, а слух о безумии – ложь, то как гость (от которого, впрочем, придется поскорее избавиться, чтобы не случилось новых «недоразумений»). Если же безумен и опасен… Аббатиса не представляла, как и кому сможет сказать «Убейте его» или «Выпроводите за ворота». Тогда кунице некоторое время придется провести под замком. Может, смогут узнать что-то о его болезни.
   Поэтому когда Сидэ попросил всех выйти, сердобольная дама возражать не стала:
    – Хорошо, Сидэ. Тогда увидимся в течение дня: у меня возникло несколько вопросов, за которые не хотелось бы браться, предварительно не поговорив с тобой.
   Когда аббатиса вышла из лазарета, её отозвал рэдволльский летописец. Извинившись перед кошкой и землеройкой, она была вынуждена пойти с ним.

Лазарет.
-О, благодарю Вас, добрый сир рыцарь - примерно в такой же, чуть шутливой манере, Аравель ответила землеройке. "Надо бы представиться." - подумала она, выходя через вежливо открытую дверь.
-Меня зовут Аравель. Я северянка, впрочем как и вы. А Вас зовут...

-----> Большой Зал, первый этаж.

- И, Ятаган, будь добр, пришли к нам кого-нибудь с едой, я еще ничего не ел, да и наш гость, думаю, не откажется отведать рэдвольской кухни.
- Спасибо, мне уже довелось попробовать здешней еды… - вежливо отказался Цаки, обращаясь скорее к Сидэ, чем к уходящему Ятагану, в компании которого он эту кухню и отведал. Успев поймать взгляд землеройки и едва заметную улыбку, он тепло прищурился, как бы говоря: «Будь спокоен, я за себя отвечаю». Прищур этот был настолько неуловим и понятен только тому, кому он предназначался, что вряд ли бы вызвал у сидящего рядом белки какие-то подозрения.
- Могу я узнать ваше имя, прежде чем мы начнем?
Была в речи Сидэ некоторая сдержанность, словно не будь каких-то обстоятельств, он бы говорил с Цаки совсем по-другому. Эта настороженность отличалась от той, которую он увидел в северянине, хотя причины ее были, наверное, те же: допрашиваемый – хищник и накосячил. Что немного озадачило куницу - во взгляде дамы-белки, который он почувствовал на себе, с самого начало не было неприязни или предвзятого неодобрения, только сочувствие по отношению к его состоянию, которое, как ни забавно, на данный момент было относительно хорошим. Мимоходом он подумал, насколько разные звери могут жить в этом аббатстве, и с кем ему придется вести себя осторожно, а с кем разговаривать спокойно.
А сейчас предстояла еще одна проверочная беседа. Цаки не собирался врать, но и расписывать свою жизнь во всех подробностях тоже не намеревался – только отвечать, как есть, на заданные вопросы, не больше и не меньше.
- Рад знакомству, меня зовут Цаки. - немного подумав, он протянул Сидэ руку, благо запястья на этот раз были свободны.

От внимания Цаки не укрылось, как помрачнел белка, вероятно, подумав о чем-то неприятном. Куница предположил, что о событиях, предшествующих его появлению в аббатстве, и даже пожалел, что ничего не помнит – хотя, по словам Ятагана, он не сделал ничего больше, кроме как ранил кого-то и напугал ребенка из аббатства. С одной стороны, и это было достаточным поводом для злости, но очень уж сильно отличалось отношение к произошедшему у этих двух зверей… Хотя, в конце концов, может, Сидэ подумал и вовсе не о том.
Не получив рукопожатия, Цаки спокойно убрал руку и подумал, что этого можно было ожидать. В очередной раз удивился открытой недоброжелательности собеседника, списал это на тяжелый нрав и горячность молодости, на секунду подумал, что его могут провоцировать – но отмел эту догадку, поведение белки было не наигранным.
Выслушав уведомление о его положении, куница кивнул – мол, знаю, говорили, не возражаю.
- Это понятно. Надеюсь, путь из этого положения не только под нож. – он позволил себе улыбнуться, намекая, что отношение Сидэ предполагает именно это развитие событий.
На следующий вопрос его ответ был явно короче, чем мог ожидать белка.
- Ничего. Как и того, как я попал туда. Я уверен, что у меня был приступ. – добавил он, опережая вопрос «почему».

-Не меряйте всех под себя. Вашей жизни ничего не угрожает, пока в свою очередь от вас не исходит угроза жителям аббатства.
- Ни в коем случае… – куница развел руками, едва удержавшись от смешка – настолько первая фраза отдавала предубеждением. Не будь белка таким нахмуренным, он бы даже спросил «Под себя – это как?», и посмотрел бы, что тот ответил, абсолютно Цаки не зная и видя его во второй раз в жизни, а разговаривая – в первый.
- …Точнее - у вас в когтях.
На этом моменте Цаки задумался, безуспешно пытаясь вызвать в памяти хоть какие-то картины той ночи. В описании Ятагана присутствовало только одно слово: «напугал». Напугать можно, и высунувшись из-за угла в неподходящий момент. А «находящийся в когтях» также может означать что угодно – стоящий рядом или удерживаемый с мечом у горла? Мысленно усмехнувшись, Цаки подумал, до чего забавно выйдет, если обнаружится, что заваруху начал вообще не он. Укусил, говорите?...
Куница кинул взгляд на предплечье, и там действительно оказались несколько глубоких небольших ранок – следы от зубов. Он невесело подумал, что без обработки загноится, и запомнил было, что надо спросить местного лекаря, но с последующими речами Сидэ засомневался в возможности этого.
Выслушав по сути то, о чем уже знал, но в более пространном изложении, и узнав о новой фигуре случившегося – некой лисице, Цаки пожал плечами, вновь извиняясь:
- Жаль, что от моей руки пострадал ваш товарищ. Я и не надеюсь, что факт болезни смягчает вину…
Помолчав некоторое время, белка вновь заговорил, и, признаться, настолько прямого заявления Цаки мало ожидал:
- …А вы, Цаки - прямая тому угроза, даже если вы это будете отрицать. Поэтому надеюсь, что в ваших планах не было пункта о том, чтобы задержаться в аббатсве. Здесь вы не останетесь.
Против воли он сначала спросил о том, что резануло слух больше всего:
- Разве вы не говорили немного ранее, что я не представляю угрозы жителям аббатства, раз моей жизни пока ничего не угрожает? Или это значит, что все-таки угрожает? Впрочем, неважно. – если это была ненамеренная ошибка, тыкать в нее носом не следовало. – Я думал, что в аббатстве не отказывают в приюте нуждающимся…
«А можешь ли ты назвать себя нуждающимся?» - спросил он себя. Пожалуй – ведь Цаки действительно собирался спросить, могут ли в аббатстве что-то сделать с его приступами, раз уж всё равно оказался здесь. Ко своему сдвигу он относился нейтрально, ни как к дару свыше, ни как к проклятию, однако эти внезапные вылеты из сознания начинали немного напрягать. Не владеть собой он позволить себе не мог.
Куница медленно кивнул, не отводя взгляда:
- Хорошо, если нужно, я уйду, как только меня попросит глава аббатства.
В том, что перед ним не глава, он был уверен. Кто угодно, главный воин, главный защитник, но только не тот, чье слово – последнее в аббатстве и чей голос  - решающий в деле.