В лазарете.

Поручение Сидэ было выполнено. Ятаган мог только изумляться тому, как быстро ложные слухи облетают аббатство и селят страх в сердцах. По мнению землеройки, проще было выкорчевать столетний дуб, чем выжить из памяти братьев и сестер Рэдволла страшную весть: Диль погиб (абсолютно беспочвенный страх, ибо странник с Севера сам видел этого мелкого паршивца в одном из коридоров)!
Вторым достижением, которым можно было гордиться, стало то, что Ятаган выспался. Да-да! То есть проспал столько, сколько надо страшно уставшему зверю, успел поесть и привести себя в порядок. Теперь землеройка не пугал аббатскую малышню пятнами крови, спекшейся на порванном рукаве рубахи, или засохшей грязью на плаще – удалось искупаться, почистить вещи и почувствовать себя не каким-то безродным бродягой, а зверем, нашедшим дом.
Вообще, следовало бы найти Сидэ или Дерна (впрочем, последнего даже видеть не хотелось, не то, что вести конструктивный диалог!) и предложить свою помощь. На голову Воина Рэдволла свалилось столько всего, что она, наверное, даже дышать успевает через раз… но что толку от помощника, который сам спит на ходу?
Зато теперь он мог действовать, помогать и рассуждать здраво. Самое время найти белку.
«И отправить её отдохнуть, – Ятаган, намереваясь открыть дверь лазарета, покачал головой: во время прошлого разговора Сидэ выглядела так, словно силы могли изменить ей в любой момент. – Иначе паршивый из меня получится друг».
Дернберта, кстати, один раз за это время видел издалека: тот дружески трепался с какой-то крысой… с крысой, раздери его горностай! Ничего глупее этот метлохвост придумать не мог, наверное. Говорить с тем, кто может в любую секунду предать аббатство, раскрыв ворота врагам, а не запереть опасного гостя в подвале – это ли хвалёное рэдволльское гостеприимство? Дурь какая-то несуразная. Глупость. Отчаянная неосторожность, за какую им всем однажды придется поплатиться…
Хриплый крик, раздавшийся за дверью, заставил вздрогнуть и дернуть дверь на себя. Оглядевшись и уже подсознательно ожидая худшего, Ятаган увидел только куницу на одной из кроватей.
Про этого зверя он слышал от тех, кто успел поговорить с нашедшими Диля, и всё услышанное вызывало у странника смесь брезгливой жалости, пренебрежения и осторожности. Зверь, принесенный из леса, оказался буйным сумасшедшим.
– О, я уже почти забыл о твоем существовании, - Ятаган перешагнул через порог, плотно затворив за собой дверь, и сел на ближайшую койку, стоявшую на значительном расстоянии от постели куницы.
Оружие на поясе, конечно же, гарантировало землеройке некоторую безопасность, но никто не знает, какая блажь взбредет в голову ненормальному.
- Ты потерял сознание в лесу после того, как пытался напасть на жителей аббатства, - воин развел руками, объясняя свою осторожность. - Говорят, ты не в себе, приятель.

Лазарет.
Не столь часто Ятагану доводилось видеть Странных Зверей. То есть не тех странных, которые странно одеваются или говорят на языках, которые никто другой не понимает, а именно Странных. Куница, лежавший в лазарете, удивлял и относился, наверное, именно к Странным.
Потому что на первый взгляд он был абсолютно адекватен. Не бился, не вопил, не сыпал угрозами, не вращал налитыми кровью глазами, а спокойно лежал, привыкал к изменившимся обстоятельствам и говорил настолько гладко да здраво, что никак не походил на жаждущего крови безумца.
- Не задел… - Ятаган повторил эти слова медленно, будто бы пробовал на вкус, растягивал и не спешил подбирать ответ сразу. – Как тебе сказать. Ты напугал бельчонка, и одного из наших зашивала лекарша. Поэтому задел. Я слышал, что сначала ты был в себе, потом что-то подумал или услышал – и всё, драка, - он пожал плечами. - Сейчас ты считаешься гостем Рэдволла, как и всякий, кто попадает в эти стены, но в передвижении ограничен. Тебе устроят допрос, а того, что будет дальше, я не знаю. К несчастью, убивать в аббатстве не привыкли, поэтому… Как часто с тобой такое случается?
Пересаживаться северянин не спешил и смотрел на незнакомца с толикой здравого недоверия: никогда не доверяя хищникам, он не собирался изменять своим привычкам именно сейчас по просьбе ненормальной куницы. Да и ненормальной ли? Вопрос приводил в смятение: тот сам признал, что не всегда здрав разумом, однако вёл себя на удивление спокойно.
По словам друзей, в лесу всё тоже начиналось хорошо, но потом… Потом в голове у куницы что-то, наверное, щелкнуло, и он стал опасен. Значит, подходить к нему сейчас не следует. Хотя бы до тех пор, пока не поймёшь, когда именно нужно шарахнуться в сторону и схватиться за оружие.

Лазарет.
В искренность хищников Ятаган никогда старался не верить: эти мерзавцы рождены лгать, изворачиваться и предавать, их слова и заверения не имеют цены. И хотя ему доводилось встречаться с мирными жителями, которые внутри оказывались ничуть не лучше и страдали от власти тех же пороков, хищники по-прежнему оставались в понимании землеройки причиной всех бед доброго народа. Кто начинает войны, жжет дома, ищет крови и битв? Разве белки, мыши или ежи готовы убивать без повода, не защищаться, а нападать? Разве Север слывет жестоким и кровавым краем не из-за всевозможных шаек, промышляющих там?
Истреби хищников – мир окрасится совсем в другие тона. Но они, как всякая хворь, так просто не проходят и цепляются за жизнь, словно кровососущие клещи. Убивают, воруют, лгут, а при случае стараются отправить тебя к Темному лесу раньше, чем занесешь нож для удара.
Хищники – корень всех бед.
Но то ли чутье на опасность обманывало, то ли куница действительно не был опасен. Да, связан для надежности. Но не в веревках дело. Если он своей гладкой и рассудительной речью захотел бы усыпить бдительность землеройки, то это сделал. Сейчас бы Ятаган, вообще пребывавший в хорошем расположении духа, скорее поверил в самую отчаянную небылицу, чем в то, что лежащий на кровати парень может неожиданно ударить его ножом. Или опять свихнуться и причинить кому-то вред.
Куница, если честно, не выглядел опасным, скорее вызывал сочувствие: тощий, весь в шрамах, кажущийся больным и хилым, а не полным сил… Такого ли врага нужно бояться, за каждым шагом этого ли зверя нужно следить неусыпно? Глупости. Он же, наверное, на ногах держится с трудом – сколько не ел-то?
- Цаки? – в первую секунду Ятаган растерялся от того, как быстро они с весьма мрачной темы перескочили на знакомство, а потом, спохватившись, улыбнулся. - Рад знакомству. Меня называют Ятаганом. Увы, на моей родине называть настоящее имя считают дурной приметой, поэтому я сжился с прозвищем, - он улыбнулся уголками губ.
Осторожности, ожидания подвоха во взгляде поубавилось. Кажется, странник начинал верить в то, что говорит куница: зверь ничего не помнит, а приступы – дело периодическое, самого больного нисколько не радуют.
Но когда Ятаган поднялся и подошел ближе, некая доля настороженности, готовность мгновенно отскочить остались: протягивая ладонь для рукопожатия, он всё-таки подсознательно ожидал от хищника какого-нибудь неожиданного шага.
Сообразив, что чужая настороженность не укроется от внимания куницы, он задал еще один вопрос:
- Кстати, ты голоден?

Лазарет.
Если Цаки и беспокоился, то зря: Ятаган ничего и никогда не слышал про аванпост хищников или опасного наемника. Если задуматься, землеройке до сей поры везло – он ни  разу не встретился с действительно опасным врагом, делающим акцент не на тупой силе, а на хитрости и коварстве. Была парочка лис (от одного из представителей сего племени ему достался ятаган; знакомство с разбойником ограничилось короткой стычкой и глубоким порезом), этот народец бродяга невзлюбил люто – шибко хитрые, кого угодно заболтают и обведут вокруг когтя!
Но куницы? Про крыс, лисиц или горностаев он мог говорить плохо или хорошо, ибо встречаться доводилось. С хорьками, куницами жизнь почти не сводила. Змею видел однажды издали, поспешил уйти. А с котами не пересекался вовсе. Про этих зверей говорили, что они совсем дикие, что хуже только волки или росомахи.
Цаки не казался повадками схожим с лисами. Значит, не столь хитер и увертлив? Нет ничего глупее и опрометчивее, чем судить по виду; понимая это, Ятаган всё же не мог отделаться от мысли, что при общем положительном впечатлении что-то в новом знакомом его пугает.
Это не было попытками внутреннего голоса докричаться до разума, не походило на ощущение грозящей опасности, нет. Просто если долго смотреть в глаза кунице, то начнешь испытывать беспокойство, неуверенность: ты вот так  вот запросто беседуешь с хищником, словно с закадычным другом? Хотя бы из чистого любопытства, из сочувствия к другому созданию отставляешь в сторону неприязнь ко всей хищной братии и протягиваешь ему руку? Ты?
«Я, - мысленно подтвердил Ятаган, всё-таки чуть сжав пальцы на связанных лапах куницы, заменяя этим несильным пожатием часть векового ритуала знакомства. – Если окажется, что он действительно опасен, то придется признать, что даже болтающий с крысой Дерн ведет себя осторожней».
Пожалуй, упоминание мяса его почти не удивило – нужно было ожидать чего-то подобного, ибо хищник не может быть безопасным, вести себя точь-в-точь как мирный житель. Ятаган убрал руку со связанных запястий, чуть нахмурившись, и покачал головой:
- Нет. В аббатстве только рыбье мясо, - внимательный слушатель мог обратить внимание на появившийся в начале реплики, но тут же пропавший неодобрительный холодок. – Не вздумай заговорить о мясе при рэдволльцах. Я сейчас приду.
На пороге он еще раз оглянулся, явно сомневаясь: стоит ли оставлять пришедшего в себя хищника без присмотра или лучше дождаться смотрительницы лазарета? Хотя когда она еще вернется… Но Цаки по-прежнему был спокоен, и пришлось положиться на свою удачу.

Когда Ятаган вернулся, пробыв вне лазарета добрую четверть часа, он нес поднос. Еда обыкновенная, рэдволльская: сидр, лепешки, салат, немного рыбы, оставшиеся после завтрака. Сам он голода не испытывал, поэтому принес одну порцию.
Сидэ не встретил, а жаль.
Возвращался в тревоге: точно ли можно оставлять куницу без надзора? Однако Цаки обнаружился на том же месте, пут не порвал, никого не убил. Наверное, облегчение, испытанное землеройкой в тот момент, когда он понял, что никой беды не случилось, не могло укрыться от посторонних глаз.
Подойдя ближе, он поставил поднос возле кровати, и предупреждающе постучал по тумбе:
- Я развяжу тебя, чтобы ты поел. Но запомни: любое необдуманное движение – и даже такой свободы уже не предоставят.
Путы удалось снять быстро, дело пары минут. Освободив куницу, Ятаган отошел к столу смотрительницы, чтобы положить их… но едва ли Цаки не видел, что правая ладонь лежит на рукояти клинка.

Отредактировано Ятаган (2013-06-06 01:40:22)

Лазарет.
Смеялся новый знакомый весело; хотя его смех нельзя было назвать приятным или ласкающим слух, точно предрассветная соловьиная трель (скорее уж скрип когтя по стеклу из витража в Большом Зале приятней будет!), но он был заразителен. Ятаган и сам весело оскалился, обернувшись, посмеиваясь, и действительно убрал ладонь с клинка. Воистину, наверное со стороны напряженное недоверие выглядело глупо, а кому-то другому на месте Цаки могло показаться вовсе обидным. Если не хочешь поворачиваться спиной, то зачем развязал руки? Мог бы кормить с ложки, раз так ждешь подвоха.
«Ага, с ложки… - землеройка усмехнулся, бросив любопытный взгляд на бутылочки с зельями, стоявшие на ближайшей полке. – Сначала кормим с ложки, потом выгуливаем на поводке, потом запираем в подвале, потом ограничиваем разговоры… И говорим, что мы добрые звери. Глупо, не стоит доходить до абсурда. Если подозреваю или опасаюсь, то не стоит это ему показывать. Едва ли он может затаить обиду, но… но есть ли смысл ухудшать вроде бы дружественные отношения столь явным недоверием?»
- Извини, - вернувшись на свое место, Ятаган опять сел на кровать. Подумав, положил на нее же ноги и с веселым одобрением посмотрел на куницу. Сей зверь начинал ему нравиться, хоть и хищником был. - Не обижайся. Просто обстоятельства твоего появления здесь и моя нелюбовь к хищникам вообще… кхм, словом, какое-то время я могу вести себя странно и косо на тебя поглядывать. Так всегда бывает. Но это не означает какое-то негативное отношение именно к тебе, просто привычки берут свое.
Помолчав, он снова глянул на Цаки. На сей раз с интересом иного сорта:
- А ты совсем ничего не помнишь из двух последних недель?

Лазарет.
Улыбался куница жутковато. Причем "жутковато" - очень мягкое в данном случае слово. С таким жутким оскалом только малышню стращать... ну, или взрослых. Подойти сзади неслышно, приобнять за плечи, улыбнуться - и всё, сердечный приступ, сколачивайте гроб.
Особенно хорошо с этой улыбкой и рядом темных, пребывающих в жутком состоянии зубов звучала фраза, только что произнесенная самим Цаки: "Зуб даю". На нее очень хотелось ответить: "Не надо, я тебе и так постараюсь поверить".
Но в середине монолога куницы проскочил достаточно опасный вопрос, вопрос про Рэдволл. Ятаган уже пожалел, что вскользь упомянул жителей аббатства - не будь этой оговорки, можно было бы узнать, представляет ли безумец, где находится или имеет хоть какие-то предположения на сей счет.
Говорить про Рэдволл было опасно. Конечно, едва ли нездешняя землеройка выдаст что-то действительно важное (хотя бы потому, что ничего важного северянин сам не знал). Но любое слово, сказанное сейчас, может пойти наперекор планам и вопросам тех зверей, что будут говорить с пленником потом. Лучшее, что можно сейчас сделать - это молчать и задавать вопросы самому. Во-первых, поможет скоротать время до прихода Агаты или Сидэ, во-вторых, станет проще уличить куницу во лжи (если он, конечно же, вдруг решит рассказать допрашивающим какую-то другую версию своей истории), в-третьих, позволит утолить собственное неутомимое любопытство.
- Про аббатство? - Ятаган, подумав, пожал плечами, явно сожалея о том, что ничем не может помочь. - Я сам здесь чужой. Бродяга, пришел с Севера, а рэдволльцы впустили на какое-то время. Успел разве что отоспаться, повздорить со смотрительницей лазарета. А так бродил к северо-западу отсюда... Ты говорил про селение? А родных не помнишь? Или детство?

Лазарет.
Ятаган на мгновение прикрыл глаза, вспоминая дом. Старый, скрипящий на все лады, под конец пребывания пропахший затхлой плесенью - не один сезон простояла старая постройка, служа убежищем от непогоды и недобрых взглядов чужестранцев.
В Рэдволле пахло по-другому. Здесь всё было другим: большие комнаты и залы, кругом камень, надёжные стены, действительно способные защитить, звон колоколов и греющее солнце... В Рэдволле страннику было хорошо и спокойно, хоть он не забывал про Фераго и войско недругов, расположившееся где-то в лесу.
Но Рэдволл не был домом.
- Не сказал бы, что те места совсем суровы. Найдутся похуже. На Севере мало солнечного тепла, ещё меньше еды, а там, где не хватает на себя, начинают отбирать у других. Суровым его сделала не природа, а мы. Поэтому на Севере всегда кто-то кого-то грабит или убивает. Как и везде, впрочем, но... Там есть свои причины для любой войны, которые отчасти её оправдают.
"У южан их нет, но даже здесь про мир, кажется, только слышали".
О Севере, о своем родном крае, о единственной земле, навсегда оставшейся в сердце, Ятаган мог говорить бесконечно долго: про вьюги, зимой буйствующие и воющие, точно диковинные существа, про замерзшие реки, которых не видишь до весны. Наконец, про поражающую воображение цепь Северных гор, которую он видел каждый день с самого детства. Даже летом, покрытые травами и леском, они оттеняли синеву неба снежно-белыми вершинами. А лето холодное, недолгое, скудный урожай едва успеваешь собрать. Не успеешь оглянуться, как разнотравье предгорных лугов снова прихватит льдисто-белая сеточка инея...
Цаки рассказал о себе совсем немного. Буквально несколькими фразами набросал историю, которую почти не помнил, но... но зверю, потерявшему дом и даже не помнящему родного края, северянин мог сочувствовать без наигранности, искренне.
- Извини, что спросил, - он отвел взгляд, глянув в окно. - Мне жаль.
Невысказанное предложение переменить тему он принял охотно: самому не хотелось вспоминать то, что было давно, а уж заставлять другого, пережившего в разы больше неприятностей, и подавно.
- Я? Нисколько, разминайся. Но сыграю на опережение: выходить нельзя. И не из-за того, что я такой плохой, а из-за того, что представитель славного племени куниц в Рэдволле только один... - подумав, Ятаган исправился. - Вроде бы один. Но саму мысль ты понял. Боюсь, если ты сделаешь хоть шаг за порог, одна симпатичная белочка мне голову открутит... или местный воитель её же оторвёт, - землеройка усмехнулся краем рта, невольно сравнил Сидэ и Трисс. - Но почему я так заинтересован в твоем пребывании здесь, ты тоже понял.
А не понять первую мысль было сложно: раз один, то тебя ни с кем не спутают. Поскольку ты зарекомендовал себя безумцем и уже раз напал на жителей аббатства, рискуешь привлечь излишнее внимание, получить клинок к горлу и снова осесть в лазарете, ожидая допроса.
Вторая истолковывалась ещё проще: из-за нового знакомого Ятагану совсем не хотелось получить грандиозный разнос, насмешливый взгляд Дернберта или усталый - Сидэ.
Следующий вопрос настиг Цаки, наверное, спустя минуту тишины, в течение которой землеройка всё с тем же вежливым интересом рассматривал аббатского пленника:
- Ты воевал. Много?

Комната, отведённая для Аравель.
- Благодарю Вас! - ответила Аравель.Она была рада, что ей не придется ночевать под деревом. Войдя в аббатство, привратник повел ее в комнату. Так как время было позднее, то на улице почти никого не было, но все же кое-кто встречался, поэтому они старались идти в тени. И наконец, побродив по аббатству, они наконец добрались до комнаты. Аравель просто валилась с ног и думала лишь о том, как она будет засыпать.

Лазарет.
- Что ты имеешь в виду, говоря "свобода" и "равенство"? От этого зависит ответ.
Цаки ответил, почти не раздумывая над значением этих понятий - он определил их для себя довольно давно.
- Под "свободой и равенством" я подразумеваю свободу от предрассудков, единые веру и ценности для всего мира. Само собой, это утопия, но возможно ли делать шаги по направлению к этому? Простому горожанину - говорить одинаково с графом и его слугой, власть имущему - эту власть считать не должным, а привилегией, идеалисту - терпеть идеалы чужие? Говорю не о себе - просто интересно, пытался ли ты делать что-то лучше ты и преуспел ли. Я этот мир люблю, мне в нём хорошо живётся, и я ничего бы хотел в нём менять, кроме продолжительности сезона цветения персиков. Всё, что касается меня, я не упускаю из виду и не люблю терпеть рядом с собой то, чего не одобряю. Кажется, мы говорим об одном и том же? - вдруг предположил Цаки после слов о "чужих шишках". Затем сам себе возразил:
- Нет, не совсем. Я, что в хмелю, что на трезвую голову, в чужие дела лезть мастак. По той причине, что мне это нравится, да и работа у меня такая - изменять. Если назвать это моим долгом - то не будет мне покоя до скончания веков. "Это убьёт то", как говорится. Даже если полмира станет добрее - другая половина ожесточится ещё больше. Печатное слово убьёт трубадуров, торговля убьёт труд, варвары убьют королей. - куница усмехнулся. - Вот интересное дело - не боясь менять, все боятся перемен!
Печальная усмешка собеседника немного сбила философский тон Цаки.
- Боюсь, я не похожу на воителя добра с многолетним стажем.
На это он широко улыбнулся - с тем самым непонятным оттенком, когда непонятно, шутит ли зверь или говорит серьёзно:
- А что, хочешь походить? Решишь путешествовать со мной - я покажу тебе такое, о чём ты, верно, и в книгах не читал. То, что можно назвать как "злом", так и "добром". В этом мире столько всего, что противоречит его собственным законам - это надо увидеть, чтобы поверить.

Отредактировано Kugeraw (2013-06-26 23:14:10)

Лазарет.
- Хе, может, и не повесят, если сразу после шага в сторону справедливости убежать далеко и быстро. - Цаки хмыкнул. - Но, в целом, согласен. Не нам менять то, на чем мир зиждется. Слыхал байку про путника и мудреца? "Пришёл путник в хижину мудреца, и сказал: "Я прошёл полмира, чтобы задать этот вопрос; говорят, вы всегда даёте ответ. Зверь существует, отбирая у других: он отбирает время у семьи; деньги, пусть и не своими руками - у тех, кто ниже по классу; жизни скота, чтобы питаться; порой - жизни братьев. Мастер, как жить, ничего не отнимая?" Мудрец посмотрел на него, покачал головой и навсегда покинул свою хижину - ответа на вопрос путника не существовало". Правда, в одной из версий мудрец проткнул гостя мечом и ответил "Вот так". Мне она больше по душе.
- А насчёт идеалистов не скажи - среди них огромное множество нерешительных типов, пару из них я даже убеждал в правильности идеологии, совершенно противоположной ихней... Один, правда, после этого попытался меня убить. То ли не так понял, то ли я чушь порол. - Цаки весело пожал плечами, делая глоток эля.
- Походить? Вряд ли.
- Ну слава Сезонам, я уже беспокоиться собрался. "Воители добра" плохо заканчивают, я уж знаю. А в книге я ни разу не читал метаний наёмника, занёсшего нож над подростком-братоубийцей.
Будто услышав не заданный Ятаганом вопрос, а также заметив недоумённый взгляд после слов о сезоне цветения, куница вдруг пояснил:
- Персики - это фрукты такие, оранжевые и бархатистые на ощупь. Вкусные. Ну, если ты не видел.

Отредактировано Kugeraw (2013-06-27 12:46:56)

Лазарет.
Притча вроде бы когда-то уже звучала из уст наставника. По крайней мере Ятагану смутно знакомыми казались слова про хижину и путника (типичное начало любой байки, претендующей на поучительность и глубокий смысл), а про «проткнул мечом» он явно где-то слышал. Но внимал с интересом: слушать и не перебивать - самое меньшее, что может сделать воспитанный зверь, если озвучиваемое уже слышал.
Едва ли можно было назвать притчей историю, рассказываемую столь живописно смотрящимся наемником, серьезно помятым и жизнью, и войнами. Таким, наверное, больше пристало вещать о боевых вылазках и кровавых расправах. Впрочем, склад ума Цаки (и оного ума присутствие) едва ли позволял отнести его к обычнейшим головорезам, коих так много в любой части света, лишенной серьезных регулярных войск.
Сохранилось смутное воспоминание о том, что притча понравилась ему еще в прошлый раз от другого рассказчика. Куница Цаки отличался от горностая Домира так же сильно, как кобра от ястреба, однако ощущение повторения когда-то давно прожитой сцены дало о себе знать.
- Забавно, - Ятаган негромко рассмеялся, - ты не первый, кто предполагает такой финал. Кажется, в мире перевелись любители красивых и добрых концов.
Сама тема, на которую Цаки столь легко вывел собеседника, относилась к разряду тех вечных, над которыми столетиями ломают голову и всё равно не находят ответа. А вечные темы всегда тянули Ятагана порассуждать и думать над ними он заканчивал отнюдь не сразу. Не пытался открыть что-то новое, перевернуть мировоззрение тысяч – просто делал какие-то выводы для себя, считая, что если уходить от подобных вопросов не только в жизни, но и в мыслях, то думать станет совершенно не о чем. А лучшее оружие – это ум, не меч.
Поэтому, с улыбкой покачав головой и подтверждая «Нет, видеть сей плод не доводилось», он честно сказал, что на Севере и яблоки-то не всегда успевают дозреть до холодов… А потом, словно ставя для себя точку в уже оконченном разговоре, договорил совсем о другом:
- Такого равенства не существует, - уверенно произнёс странник. – Его придумали давным-давно, но воплотить в реальность так и не смогли. Сказка. Невозможно сделать всех равными хотя бы из-за того, что тот, кто станет уравнивать остальных, невольно возвысит себя над ними. А сами мы к этому не придём: отобрать всегда легче, чем создать, заставить работать других всегда удобнее, чем гнуть собственную спину. Безрадостный какой-то мир, если задуматься. Все убивают, крадут, умирают, но никто не знает, на кой Сезон ему нужно красть, убивать или ползти из последних сил с ножом в спине.

Комната, отведённая для Аравель.
Солнце только-только вышло из-за горизонта. Тут же первые лучи осветили комнату Аравель, и она проснулась. Открыв глаза, она сразу вспомнила, где находится. Встав с кровати, Аравель вытянулась во весь рост и интуитивно поправила ремни. Подойдя к тумбочке, на которой стоял кувшин с водой, зачерпнула немного воды и всплеснула ее на лицо. Отыскав в углу комнаты сумку, Аравель вытащила перо и пергамент, уселась на окно и стала что-то корябать на листе, думая при этом: "Скоро меня должен кто-то навестить. А может быть и нескоро. Солнце только взошло. Интересно, как на меня отреагируют жители этого аббатства?"
Проблем с общением у нее никогда не было. Любила поговорить с кем-нибудь по душам, но слишком много болтать не любила.

В комнате Аравель.
Пост от лица аббатисы.

Аббатиса Рэдволла – молодая белка по имени Элби, смогла только всплеснуть лапами и покачать головой, когда утром выслушала полный и подробный отчет обо всём, что случилось в аббатстве. Это не значило, что прежде она не принимала участия в делах аббатства, нет: одобрила поиски Диля, волновалась за ушедших воинов, отдавала различные распоряжения, слышала про куницу, помнила, как что-то говорили про кошку, а потом про то, что Тим, заяц из Саламандастрона, сильно ранен, вполне вероятно, что Совет пройдет без его участия – сестра Агата давным-давно прослыла дамой строгих правил, не выпускавшей больных из тихого царства бинтов да примочек до тех пор, пока они совсем не поправятся.
Но сегодня удалось выслушать всё, от «А» до «Я». Даже то, что прежде выцветало на фоне других новостей, оказалось серьезнее и могло принести беду всему аббатству.
Кивнув кроту, говорившему с ней, Элби из кухни направилась на второй этаж.
Поскольку организацией обороны и приготовлениями к Совету занялась Сидэ, настоятельница могла для начала уделить внимание совсем другим вопросам – Воину Рэдволла она доверяла, не было нужды неусыпно контролировать каждый шаг.
Для начала стоило побольше узнать о хищниках, в дни войны нашедших приют в аббатстве. Мангуст, крыса, та куница из оврага, горностай, волк, кошка… Элби искренне надеялась на то, что никто из них не желает Рэдволлу зла. Увы, беспокойство многих жителей понемногу передавалось ей.
Для начала следовало навестить кошку и куницу – эти двое находились на втором этаже, тогда как остальных видели во дворе. Стоило отдать должное всеобщей осторожности – так или иначе вокруг других крутился кто-то из рэдволльцев.
…Подойдя к двери той комнаты, в которой ночевала Аравель, аббатиса негромко постучала. Дождавшись ответа, Элби вошла внутрь и улыбнулась:
- Приветствую Вас в Рэдволле, Аравель. Я – Элби, аббатиса обители. Надеюсь, Вы хорошо провели ночь?

В комнате Аравель.
Пост за аббатису.

В присутствии молодой кошки, хищницы, Элби нисколько не робела – вела себя так, как и указывала должность аббатисы Рэдволла: уверенно, как добрая и гостеприимная хозяйка большого дома, под крышей коего должны царить мир и благоденствие.
На первый взгляд Аравель производила хорошее впечатление: гостья при виде посетительницы встала места, на котором сидела, отвлеклась от своих дел и… и оказалась очень проницательной особой.
- О, не стоило вставать! – Элби, с чьих губ так и не сошла дружелюбная улыбка, махнула рукой. – Забудьте об условностях, в стенах Рэдволла все равны. Прошу извинить, если отвлекла Вас от дел, - взгляд белки упал на чернильницу и лист. – Вы что-то писали? Если понадобятся еще перья, листы или чернила, то можете смело обратиться к любому из жителей аббатства.
Аббатиса, подумав, опустилась на край постели.
- Вы правы, - сказала она, с вежливым интересом глядя на белку. – Увы, нынешние времена не позволяют оставаться в неведении, а Вы пришли поздно и вчера мы не увидились. Привратник сказал, Вы пришли издалека?